Мы поговорили с преподавателем Ильей Беленковым о методе идеокинезиса.
Идеокинезис — от греческих ideo (мысль) и kinesis (движение) — соматическое направление, позволяющее посредством мысленных образов изменять нейронные связи, тем самым исправляя слабую мышечную организацию и улучшая скелетную стройность, уравновешенность и координацию. Образ выступает в роли носителя или проводника движения. Основные положения метода сформулировала Мейбл Тодд. В числе исследователей, повлиявших на его дальнейшее развитие можно назвать Лулу Свайгард, Барбару Кларк, Андре Бернара, Ирен Доуд, Эрика Франклина. Особенность метода — в его образовательной направленности, в противовес терапевтическим соматическим практикам, подразумевающим присутствие терапевта. Идеокинезис требует активного сознательного участия самого человека. Учит выявлять постуральные и движенческие привычки и преобразовывать их в структурно и функционально более эффективные.
Анна Кравченко: Расскажи в двух словах, что такое идеокинезис?
Илья Беленков: Для меня это способ работы с телом, вниманием и сознанием. Это, в первую очередь, возможность развития — какие свои навыки я могу улучшить или исправить, что новое я могу наработать. Важно не то, что я могу сделать сейчас, а то, что появится умение делать по-другому. Так же для меня это практика наблюдения и осознавания тела в пространстве, как мои намерения развиваются в процессе их осуществления.
АК: В какой момент ты к этому методу, к этой практике пришел?
ИБ: В начале моей танцевальной практики — а я пошел туда во взрослом возрасте, то есть мне было уже около двадцати лет — был довольно интенсивный образовательный период. Четыре года регулярных ежедневных занятий по разным танцевальным направлениям: классический танец, техника релиз, джазовый танец и так далее. Затем целый период увлечение йогой и другими нетанцевальными техниками работы с телом. По мере того, как количество начинало переходить в качество, я понимал, что никакая форма или упражнение не несут смысла по умолчанию, важен контекст и задача. Мой внутренний соматический опыт наблюдения стал понемногу превращаться в диалог с моим телом. Я стал воспринимать отдельные его части и системы как самостоятельные сознательные объемы, так я их называл тогда. И я стал за этим наблюдать, выстраивать разные отношения между ними. Потом я узнал, что есть такие техники, как техника Александера, метод Франклина, я узнавал в них то, что уже научился видеть. По мере естественного расширения моего соматического горизонта я узнавал другие имена, других авторов, узнал что среди прочего есть отдельное направление — идеокинезис, который наиболее точно отражает мое видение телесной реальности. Это все мне позволило чуть шире посмотреть на ситуацию, понять, что метод это не обязательно набор упражнений или протоколов, что есть методы, заключающиеся в отсутствии всяческих методов. Кроме того, у каждого автора свое видение телесной структуры, движения и пространства, того, как они взаимодействуют, как можно и нужно ли влиять на этот процесс.
Если ты понимаешь, что состояние твоего тела зависит от тебя, то жаловаться уже не на кого. Становится понятно, что все дело в том, как ты воспринимаешь тело, реальность и их отношения друг с другом.
АК: И как уже в рамках этих знаний развивалось твое видение?
ИБ: Долгое время мне была интересна анатомическая составляющая процесса, это и сейчас продолжает быть важным, это своего рода общий язык, на котором говорят все участники процесса. Суть не в том, чтобы запомнить, что и как называется, сколько у нас того и сего. Это повод увидеть взаимосвязи, коммуникацию между структурами и частями тела, увидеть новые возможности развития движения. Оказалось, что анатомия — это тоже лишь форма, которую можно наполнить каким угодно содержанием. Чем больше я преподаю, тем яснее вижу, что все сводится к работе с вниманием. Важно то, что живые ткани реагируют на намерение, мысль, на присутствие сознания. По мере практики и преподавания я нашел какие-то принципы и упражнения — например, впитывания, испарения разных точек и объемов — которые впоследствии оказались удивительно близки к некоторым остеопатическим техникам. Для меня это тоже идеокинезис, но в более широком понимании. Собственно идеокинезис в определении его основателей (Тодд, Свайгард) работает не с тканями, а с нейромышечными паттернами, то есть с нейронными связями. Но я вижу, что эти связи точно так же работают на фасциальном и на клеточном уровнях. Возможно это связано с тем, что на момент создания метода научных данных было достаточно лишь для обоснования именно нейронной теории процесса обучения. Если говорить об остеопатии, то по умолчанию предполагается, что клиент якобы не способен подняться до уровня абстракции мышления, на котором он мог бы воздействовать на свои собственные ткани. Я же верю в осознанность. Чем больше интересуешься телом, тем больше тело открывается.
Фото: Лена МучнаяАК: Получается, что твой собственный опыт по мере развития совпадал в чем-то с методологическими принципами других исследователей?
ИБ: Получается так. Мне никогда не было интересно получить образование в каком-то определенном направлении, например, получить сертификат и преподавать какую-то конкретную технику или упражнения. Мне было интересно, насколько я могу что-то понять и донести это до людей. В чем сейчас мой интерес? В том, что я вижу какие-то телесные реальности, телесные пространства и их взаимодействия, и мне важно, что я могу в рамках непродолжительного времени — за 2-3 дня — любому человеку, независимо от его движенческого опыта, помочь пережить подобные ощущения, попасть в глубокое состояние телесной послушности, понять, что сознание и тело неразрывно связаны. Воображение и мышление непосредственно влияют на восприятие тела, на ощущения. Это настолько осязаемо на первом же занятии, что такое не забудешь. Именно это мне сейчас интересно — показывать людям, что многое от них зависит. Что все, что происходит с их телом, и дальше жизнью, что это прямая их ответственность, но в тоже время и подарок. Если ты понимаешь, что состояние твоего тела зависит от тебя, то жаловаться уже не на кого. Что у тебя было трудное детство, неблагоприятные условия для телесного развития, что у тебя нет возможности ездить на курорты и посещать массажистов. Становится понятно, что все дело в том, как ты воспринимаешь тело, реальность и их отношения друг с другом. Паттерны оказываются не только и не столько нейромышечными, это, в первую очередь, паттерны восприятия и мышления.
Свобода делать, что хочешь, что-то новое. Свобода для, а не от чего-то.
АК: Ты сказал, что любого человека можешь туда вести, но это работа, в которой не всегда хватает только тебя. От человека это тоже много чего требует. На что он должен быть готов?
ИБ: Многих, кто попадает первый раз на эти занятия, пугает количество внимания и степень сосредоточенности, которые требуются для работы. Но это лишь вопрос практики. Одно дело: ты приходишь на занятия, скажем, танцевальные, тебе показывают, что делать, ты видишь цель, ты осознаешь свои инструменты, и в рамках своих возможностей ты что-то делаешь. Или еще проще, ты идешь к массажисту, ложишься, и с твоим телом там делает что-то кто-то другой. Идеокинезис же требует полного участия твоего сознания для создания целой реальности. Нужно уметь видеть, чего ты никогда не видел, и в то же время не обращать внимания на то, что ты видишь всегда. Твердое вдруг должно стать мягким, или того хуже, пропасть вовсе — на такое не каждое сознание готово, не каждая психика выдержит. Ты попадаешь в ситуацию диалога пространства с пространством, твоего внутреннего с внешним. Каких-то абстрактных, даже суперабстрактных явлений. Нет ничего кроме образа, нет в том числе и тебя и твоих мыслей по поводу происходящего. Это большая нагрузка на воображение, на внимание. Но те, кто регулярно ходит, находят в этом способ своего развития, медитации. Да, по сути это активная медитация, имеющая конкретные задачи. Если ты полностью отдаешься этому процессу, неизменно происходит какой-то отдых, восстановление. В теле все как будто отдыхает, все ненужное отваливается, все лишние действия рассеиваются, наступает физиологический и психический отдых, не говоря о нейромышечных или тканевых изменениях. Тяжело людям, тяжело, ну а что делать-то? Наверное, это не людям тяжело, а их привычкам.
Фото: Лена МучнаяАК: Ты работаешь с чем-то очень неуловимым, тем, что в каждый момент твоего опыта рождается. И с одной стороны, ты хочешь этим поделиться со многими, кто-то из твоих учеников написал, что хорошо бы идеокинезис преподавать в школе. Но как только ты начнешь преподавать его в школе, тебе придется превратить его в пресловутый набор упражнений, который может заучить человек, до конца этот опыт не переживший. Не потеряется ли ценность этой практики?
ИБ: Ну да, меня часто спрашивают, почему я не пишу книг или методических пособий. А потому, что нет в этом смысла, это очень сложно. Мой личный опыт постоянно меняется, пока я допишу книгу, у меня уже будет совсем другое понимание реальности взаимодействия этих образов. И иногда так получается, что на одном занятии я говорю одно, а на другом другое, потому что я, в каком-то смысле, на одном занятии в одной реальности, а на другом занятии — в другой. Они не противоречат друг другу, но для меня все время есть какое-то уточнение, движение более тонкое, более глубокое. У того, кто ходит на занятия, должен быть какой-то свой телесный интерес, внутренняя зрелость, чтобы понять в чем этот метод, что он дает конкретно ему. Мне он дает внутреннюю бесшаблонность, свободу делать, что хочешь, что-то новое. Свобода для, а не от чего-то.
Видя эти потоки и их отношения в пространстве, мне очень легко сообщить их человеку через какой-то понятный образ, знакомый ему через визуально или тактильно динамичные ощущения — испарения, обтекания, впитывания. Какие-то простые вещи, которые тело познает в раннем детстве, еще не имея понятий, не зная слов.
АК: За счет чего эта свобода, новое качество движения, возникает?
ИБ: Я это связываю с тем, что мы работаем с образами, а не со словами, не с понятиями. Я стараюсь не работать с понятиями. Через образы мы постепенно, все глубже и глубже понимаем проницаемость объектов и явлений, как бы разлепляя наше видение реальности на отдельные слои. Это дает особое качество видения движения и пространства. Чем лучше я чувствую это внутри, тем лучше вижу снаружи, зрение как будто воспринимает менее плотные вещи. Когда я преподаю танец, я не смотрю, куда нога встала, куда рука, мне это вообще не важно, мне кажется, я воспринимаю непосредственно координацию. Я смотрю не глазами, а как будто тем же самым местом, которым я сам танцую — каким-то слоем сознания, который воспринимает реальность как движение. Видя эти потоки и их отношения в пространстве, мне очень легко сообщить их человеку через какой-то понятный образ, знакомый ему через визуально или тактильно динамичные ощущения — испарения, обтекания, впитывания. Какие-то простые вещи, которые тело познает в раннем детстве, еще не имея понятий, не зная слов. Мы трогаем воду, дождь, знаем, какие они текучие, знаем, как руки в песок уходят. Вот через такое, через то, что тело знает еще до того, как слова появились. Это очень близко к поэзии, поэты они ведь не словами пишут, они их подбирают, чтобы передать какое-то внутреннее, тонкое, сиюминутное восприятие реальности.
АК: А как этот опыт, который человек получает на занятиях, в обыденную жизнь переходит?
ИБ: Чем больше я занимаюсь, тем более тонкие отклонения я чувствую. Например, сижу в метро и чувствую, что можно обойтись и без напряжения в ребрах. Даже не обязательно делать с этим что-то прямо сейчас, достаточно тренировать телесную наблюдательность, чтобы в процессе какой-то конкретной работы мое сознание было готово видеть более тонкие вещи, то, как я реагирую на внешние или внутренние стимулы. Все дело в частоте восприятия. Как в каждый момент быть в равновесии, в состоянии гармонии, чтобы части тела между собой, я с пространством, я с людьми, я с ситуацией был в адекватной коммуникации. И чем больше у меня чувствительность, тем раньше я замечаю отклонение от состояния адекватности. Если я не чувствителен, я могу так далеко зайти, что будет уже поздно. Я уже упаду, уже себе что-то вывихну, упущу момент, кого-то обижу. Чем чувствительней я становлюсь, тем ближе я остаюсь к этой точке адекватности. Примерно так это проявляется для меня в обычной жизни.
АК: Как принципы, о которых ты говоришь, влияют на твою танцевальную практику?
ИБ: Это довольно многогранная тема. Если говорить о каком-то стиле, каком-то танцевальном языке, то встаёт вопрос о моем его переосмыслении. Как я, имея свою внутреннюю философию, опыт кинестетического мышления, воспринимаю какую-то форму или что-то другое через эту форму. Как я могу эту форму воплотить, чтобы она наполнилась смыслом. И как я могу это сделать, чтобы это мне было интересно, чтобы это отражало мою реальность. Потому что, если я просто копирую что-то, я в каком-то смысле и себе, и другим вру, я не смогу передать ничего кроме факта копирования. А если я осмысливаю это, как часть своей реальности, тем больше шанс того, что человек увидит «реальность поближе к Реальности». Другая сторона вопроса в том, насколько мне интересен танец как художественный язык, как инструмент для широкой коммуникации с обществом. И тут я пришел к тому, что у нас в стране пока не хватает контекста, чтобы общаться на уровне языка движения. Мне стали менее интересны танцевальные проекты. Я время от времени участвую в каких-то, чтобы понимать, что происходит, что люди сейчас делают и как. Но своей потребности у меня такой нет, потому что я понимаю, что через преподавание, через общение с людьми я более точно, адресно доношу свои идеи. Мне перестало быть интересно то, что сейчас в современном российском танце происходит, отчасти от социально-концептуальной его направленности, меня это никогда не трогало. Сейчас какая-то оттепель идет в сторону движения, и в Европе тоже, похоже начинают понимать, что в концепциях все запутались, нет в них выхода. Ну да, вот это плохо, вот это хорошо.
АК: То есть там нет способности к изменению?
ИБ: Да, такое искусство лишь подтверждает твои мысли, идеи. Либо подтверждает, либо опровергает, ты находишь общее или не общее. А вот позволить себе оказаться в каком-то месте незащищенности, где нет абсолютно никаких опор, где все может случиться по другому, чем ты привык. В живой коммуникации я вижу шаг дальше, шаг в развитии. И так хочется, чтобы все туда как-то двигалось. Поэтому и о методе преподавания все меньше и меньше у меня идет речь. Он растворяется и размывается как все остальное. Самое важное — передача опыта взаимодействия. И мне интересно передавать опыт восприятия реальности, опыт развития, ответственность за все, что происходит прежде всего в моем сознании и моем теле.
Илья Беленков – занимается танцем с 1999 года, как танцовщик участвовал в проектах Шум Зо (По.В.С.Танцы), Удивлённое тело (Francesco Scavetta), РАБОТА (Martin Forsberg), Luftmangel (Ohne Zucker) и многих других. С середины 2000-х активно ведет преподавательскую деятельность в области техник современного танца, присутствия и идеокинезиса. Профессиональный опыт и видение формировались под влиянием шведских, британских, американских и российских преподавателей танцевальных и соматических направлений.
Классы и лаборатории Ильи Беленкова https://www.facebook.com/groups/fulldayideokinesis/ и http://vk.com/ideokinesis
Раз уж вы здесь…
… у меня есть небольшая просьба. ROOM FOR существует уже пятый год и во многом только потому что я (Катя Ганюшина) просто делаю то, во что верю. Но иногда очень хочется знать, что это важно еще кому-то. Чтобы выразить эту важность, не всегда есть время и нужные слова, поэтому просто поддержите ROOM FOR. Даже 100 рублей, переведенные в поддержку проекта, будут для меня сигналом, что есть еще кто-то, для кого существует ROOM FOR. Спасибо!