Аня Козонина о фестивале дуэтов современного танца «Диверсия» в Костроме (16-19 сентября 2016).
Совсем недавно в Костроме на арт-площадке СТАНЦИЯ в десятый раз прошел фестиваль “Диверсия”, показавший десять спектаклей современного танца из России, Франции, Швейцарии, Финляндии и Южной Африки. «Диверсия» — событие как минимум российского масштаба, которое из раза в раз сталкивает и сводит совершенно разные контексты. Оттого все в нем провоцирует активность и поднимает ряд актуальных вопросов, о которых и пойдет речь в этой статье.
Почему-то кажется естественным, что хэдлайнером любого фестиваля должен стать иностранный коллектив — интуитивно мы всегда ждем именно от международной части качества и эксперимента. Мы находимся где-то посередине между жизнью в глобальном мире и непреодолимой интеллектуально-коммуникативной изоляцией: не нужно ничего знать об историях искусств, чтобы это почувствовать. Хэдлайнером первого дня стали швейцарцы Delgado Fuchs, которые (если довериться программке) исполнили в честь юбилея фестиваля «виртуозный танец на основе симфонии». Если смотреть на набор перформансов фестиваля просто как на более-менее случайный коллаж, то можно назвать швейцарцев «ярким пятном программы», чем-то провокативно-странным и на этом успокоиться. Но если попытаться нащупать какую-то смысловую структуру, то выступление швейцарцев взламывает всю нейтральную, зрительскую повестку фестиваля и современного танца вообще. И втаскивает его в зону смыслов современного искусства.
Сюжет в двух словах: Надин и Марко в полумраке расхаживают по сцене в костюмах аля викторианская эпоха и загадочно переглядываются; гаснет свет, начинает играть 5-я симфония Бетховена, и софиты озаряют голые задницы танцоров, обрамленные бутафорскими париками и раскрашенные как лица. Игра ягодиц задает «мимику» этим тайным героям. Свет гаснет, променад в пальто возобновляется. Правильный, хороший, наивный вопрос, который страшно задавать снобу, — почему, собственно, перформанс DF — это «виртуозный танец»? Помимо того, что они известны как хореографы, почему такую работу включают в фестиваль современного танца? Этот вопрос сразу упрется в размытость понятия, четко определить которое не представляется ни нужным, ни возможным. Потому что в контексте, где Delgado Fuchs разрабатывают свою художественную стратегию (а они очень профессиональные, четкие, последовательные художники), современный танцор — это современный художник, который называет себя танцором и, скорее всего, ставит вопросы о современности с помощью собственного тела. И не более того. Техника и танцевальная подготовка — это только опция. В европейском контексте художник перестал быть «не более чем мастером» еще в XIX веке, после того, как Бодлер посмеялся над чрезмерно усердными мастерами и заявил, что художник — это человек, умеющий схватить современность. С тех пор художники проблематизируют взгляд, заглядывают в будущее, рефлексируют и критикуют. Они ставят задачи и разрабатывают стратегии, короче, занимаются сложной интеллектуальной работой. И современный танец на западе — органичная часть этого процесса. Поэтому он умеет рефлексировать и понимает, в каких контекстах он существует, что, кажется, все еще остается мало понятным российским танцорам. На мой взгляд, постановки российских компаний существуют в контекстах своих городов, поэтому они мало соотносятся с контекстом мирового современного искусства и выдают свою интеллектуальную изолированность и, как результат, — вторичность. В каждом городе видны свои тенденции, профессиональное поле неоднородно, и это сама по себе ресурсная ситуация. Не хватает только эффекта сообщающихся сосудов, критики, разговора и состояния здорового идеологического противостояния. Вежливая лояльность всех ко всем в данной ситуации мне кажется скорее вредной. Как результат, то, что некоторые участники называют свободой творчества, выливается в некую общую бесхребетность сферы (кажется, что в российском современном танце не может появиться чего-то радикального, нового, будоражащего). Здесь будет уместна аналогия с технической подготовкой: где нет владения множеством техник, нет свободы движения; где нет прокаченности в концептуальном видении, нет «свободы творчества».
На этом фоне художники, разрабатывающие какую-то свою зону важности и не игнорирующие обстоятельства своего времени, сразу выбиваются из общей массы «пластических этюдов». Выделяется спектакль «Герой» Ивана Естегнеева, который волшебным образом «берёт» любую публику, разрабатывая параллельно свои внутренние задачи. Постановка, где двое прекрасных африканских танцовщиков исполняют рефлексию о мускулинности и ее социальной и культурной обусловленности, затрагивает модный набор тем «гендер-колониальный дискурс» и даже намекает на тему гомо- или транссексуальности (с помощью малинового освещения и легких покачиваний бедер в конце). В принципе, весь этот вечный разговор о восприятии и принятии Другого, о давлении стереотипов о мужском и женском и индивидуальности человека — вопросы, которые, как лакмусовая бумажка, определяют степень открытости и терпимости общества. И именно эти вопросы водоразделом проходят между сегодняшними культурными повестками нашей и европейских стран. С другой стороны, даже наплевав на содержательную и концептуальную часть, «Героем» можно наслаждаться как работой по созданию движения: именно характер движений служит производству образов «героев» и их изменяющейся идентичности.
Другой лакмусовой бумажкой, проверяющей зрителя на готовность к работе и ставшей для меня метакомментарием ко всему фестивалю, стал спектакль Рашида Урамдана Tordre (Национальный хореографический центр Гренобля). Показанная на академической, государственной площадке (драмтеатр им. Островского) минималистичная постановка, в которой автор выносит на сцену личные истории исполнительниц, является очень ясным и красивым примером того, как хорошо проработанное «личное» становится, с одной стороны, политическим высказыванием, с другой — затрагивает что-то личное в других, выходя на уровень общечеловеческого. Урамдан, который разрабатывает стратегию документального танц-театра, в своих спектаклях часто выводит на сцену людей, так или иначе пострадавших от политических режимов или конфликтов: мигрантов, беженцев, жертв пыток или войны. В этом спектакле ничего такого (якобы) нет; его танцуют две девушки — американка Анна Анауэр с протезом вместо руки и литовка Лора Жуодкайте, обладающая определенной «странностью» — с детства, чтобы справиться со стрессом, она каждый день крутится вокруг своей оси и развила поэтому феноменальную способность к кружению. Урамдан просто предъявляет их движения зрителю или, если хотите, специфическую динамику их движения, через которое можно увидеть Человека, и дальше — его взаимоотношения со средой, в которой он существует, в которой его «личное» движение сформировалось. И если художник — самый чуткий свидетель своего времени, то здесь он предлагает начать свидетельствовать и зрителю. Предлагает ему не досуг, а интеллектуальную и чувственную работу. Именно поэтому хореографу важно сказать перед началом, что перформанс — это риск, и благодарный зритель, скорее всего, рискует вместе с художником. Ему важно обрисовать контекст и сказать: «Диверсия» открыта к международным контактам и экспериментам, и в нынешней ситуации возведения занавесов это и есть главное высказывание. И такой ракурс, присутствующий совершенно ненавязчиво в спектакле, и связывает его с международным контекстом, позволяет «личному» не скатываться в терапевтическое или местечковое, а резонировать в чувствах людей другой культуры. Так зона важности конкретной личности (например, чудаковатость самого факта этого кружения) начинает распространяться и на других. Монотонность и одновременно интенсивность кружения Лоры приглашает к погруженному и рассеянному созерцанию, вводя и исполнительницу, и аудиторию в подобие транса — и в этом общем трансе танцовщица пытается говорить по-русски, возвращая всех (со)участников к настоящему моменту. Красивый, ясный, сильный спектакль, в котором художник задался как минимум следующими вопросами: каковы задачи моей постановки? в каком контексте существует мое искусство? для кого (или для чего) я его делаю? что я хочу этим сказать? Зрители покидали спектакль, сидели в айфонах и болтали (по крайней мере, в моей части зала), а потом разразились бурными овациями, выявив то ли свою конформность, то ли просто неоднородность.
Вопрос зрительства и отношений аудитории и перформера — тоже важное поле для исследования в современном танце, и в рамках спектаклей «Диверсии» — мало проработанное. Вопрос «для кого искусство», с одной стороны, обличает манипулятивность любого художественного жеста, но сказать «ни для кого и для всех сразу» — это значит либо занять позицию художника-интеллектуала, бескомпромиссно разрабатывающего свои внутренние художественные задачи (без оглядки на публику и не желая ее симпатии и, таким образом, ориентируясь на критиков и теоретиков), либо признаться в том, что этот вопрос просто не обдуман. По моим ощущениям, попытка поставить себе такой вопрос присутствовала в постановках «Эссенция» компании Zonk`a (Екатеринбург) и «Вокруг тебя» Сергея Кремнева и Юлии Кривцовой (Ярославль) — по крайней мере, есть ощущение чуткого реагирования на публику и поддержания с ней контакта (этот контакт совершенно необязателен, но выставление себя как отстраненных объектов тоже должно быть продумано).
Вопрос «для кого» важен и потому, что это вопрос о самоидентификации или соотнесения себя с теми или иными задачами. Можно делать досуговые шоу для широкой аудитории, и это будет часть современного танца, но не работающая в поле искусства. Потому что такое творчество ничего не проблематизирует и не способно никого и ничего трансформировать, а значит, ему остается заняться менеджментом и повышением продаваемости билетов на свои концерты. Это, в общем, тоже достойная задача. Но танцор или хореограф, работающий в поле искусства, скорее всего, должен подумать о публике — не для того, чтобы ее ублажить или спровоцировать, но потому что факт коммуникации в выступлении нельзя проигнорировать. Все-таки «поход в театр» — это определенный социальный факт, в котором соприсутствие стольких тел (танцоров, администраторов, продюсеров, персонала, публики, гостей), скорее всего, неслучайно. Это — тот самый первый локальный контекст, осознание и разработка которого ведет к его расширению и выходу на более глобальный уровень.
Думаю, «Диверсии» удалось не только вовлечь разного зрителя — от «новичков» до более искушенных профессионалов, но и в очередной раз создать важный и плодотворный прецедент коммуникации и обмена опытом, который ненадолго позволяет схватить общую картину соотношения российского танцевального контекста с глобальным. Это, если задуматься, очень странная картина, в которой российский танец недостаточно самобытен, чтобы брать «экзотичностью» (все-таки, все посещают глобальные события, учатся у преподавателей из разных стран), но при этом довольно изолирован даже внутри одной страны (удаленность городов делает практики художников зацикленными на себе). В общем, «Диверсия» оставляет в состоянии голодном до диалога. Хочется, чтобы танцоры на время приостановили свои технические штудии (нужно отдать им должное, двигаются они прекрасно) и начали говорить; начали задавать себе и другим вопросы (что такое быть современным танцором? в какой среде я создаю свое искусство? зачем я это делаю? для кого оно предназначено?), начали по-хорошему сомневаться в том, что они делают; начали интересоваться работой коллег в другой части страны, осмыслять и использовать существующую децентрализованность; и, в итоге, обретали силу и значимость своего присутствия на художественном горизонте.
Раз уж вы здесь…
… у меня есть небольшая просьба. ROOM FOR существует уже пятый год и во многом только потому что я (Катя Ганюшина) просто делаю то, во что верю. Но иногда очень хочется знать, что это важно еще кому-то. Чтобы выразить эту важность, не всегда есть время и нужные слова, поэтому просто поддержите ROOM FOR. Даже 100 рублей, переведенные в поддержку проекта, будут для меня сигналом, что есть еще кто-то, для кого существует ROOM FOR. Спасибо!